Дом с золотой дверью - Элоди Харпер

Художник твердо стоит на деревянном помосте, закрывая собой богиню, что оживает под его кистью. За ним наблюдает Амара. Фреска почти готова: стену вокруг садика Амары теперь украшает сцена охоты. Осталось лишь прорисовать лицо Дианы. Амара с наслаждением вдыхает весенние ароматы. У ее ног, словно белые звезды, теснятся нарциссы, наполняющие воздух сладковатым запахом.

— Никому не дано полностью отразить ее красоту, — замечает художник, на мгновение отступивший от работы, чтобы осмотреть ее и снова взяться за кисть.

Амара понимает, что речь не о Диане. Если бы ей было нужно изображение богини, она могла бы нанять любого другого художника. Но Приск когда-то был любовником Дидоны, ее лучшей подруги, и никто, кроме него, не сумел бы написать ее точный портрет.

— Я уверена, что тебе это удастся, — отвечает Амара. Разумеется, она на это надеется. Над фоном вокруг центральной фигуры трудился подмастерье Приска, который попросил за свою работу совсем небольшую плату. Чтобы нанять Приска, главного художника артели, и увековечить память о подруге, придется отдать в десять раз больше.

— Таких прелестных женщин больше нет, — произносит Приск. — В ней была легкость, которой не сыщешь в других. До сих пор помню, как она пела.

Дидона умерла всего три месяца назад, и у Амары на глазах проступают слезы. Она моргает, чтобы Приск ничего не заметил. Амаре странно видеть его у себя дома. В их последнюю с Приском встречу они с Дидоной были рабынями. Приск был обычным посетителем публичного дома, платившим сутенеру за то, чтобы провести ночь с Дидоной, пока его друг Сальвий вместе с Амарой уединялись в соседней спальне. Теперь Амара — вольноотпущенница, и уже она платит за его услуги. Амара полагает, что они оба не знают, как относиться друг к другу после такого поворота судьбы.

Приск вновь отступает от стены и окидывает работу взглядом.

— Кажется, готово.

Амара делает шаг вперед.

— Я взгляну?

— Конечно.

Приск слезает с помоста, и перед Амарой наконец открывается портрет.

Дидона стоит, прижав одну руку к сердцу, а второй указывая вглубь сада. Амара вглядывается в лицо ушедшей подруги. Приск сумел передать безупречность ее черт, нежность губ и, главное, выражение глаз: в их темноте виднеется тоска, которую Дидона не умела скрывать. На Амару обрушивается скорбь, и она отворачивается. Приск протягивает руку, но тут же опускает ее — вероятно, из страха обидеть Амару своим прикосновением. Амара не сразу находит в себе силы заговорить.

— Я никогда не смогу достойно отблагодарить тебя.

— Эта работа была мне в удовольствие, — отвечает Приск. — Приятно знать, что ее красота не утрачена навечно.

Приск стоит не слишком близко к Амаре, выражая тем самым свое уважение.

— Но могу я кое-что спросить? Почему ты решила запечатлеть ее в таком виде?

Приск обводит жестом стену, окружающую сад, и Амара видит, как разительно на фоне всей сцены выделяется женская фигура. Охотничьи собаки — их морды лоснятся от крови, а в широко открытых пастях виднеются острые зубы — разрывают на части оленя с человеческим лицом. Из растерзанного оленьего тела торчат белые ребра, под которыми алеет сердце. Это Актеон, которого Диана превратила в оленя только для того, чтобы его загрызли собственные псы. Так он поплатился за то, что увидел богиню обнаженной. Диана указывает на умирающего Актеона, и в тоскливом взгляде Дидоны угадываются проблески жестокого равнодушия.

— У нее была чистейшая душа, — произносит Амара. — Как еще можно было изобразить Дидону, если не в виде девственной богини?

Оба понимают, что Амара ушла от ответа. Приск согласно склоняет голову: он слишком учтив, чтобы допытываться.

— Конечно.

Амара смотрит, как Приск аккуратно складывает краски в ящик, пока его подмастерье разбирает помост, чтобы отнести в мастерскую. Затем она провожает обоих мужчин через атриум^[1] до дверей. Сейчас Амаре не нужно платить художнику. С ним обязательно рассчитается ее патрон и любовник Руфус, когда у него найдется время. В дверях Приск ненадолго задерживается.

— Надеюсь, ты не против, если… — Он умолкает, чтобы собраться с мыслями. — Сальвий просил передать тебе пожелание доброго здоровья. Он неустанно благодарит богов за твой счастливый жребий и выражает тебе глубокое почтение.

На лице Амары не проскальзывает и тени смятения, которое охватывает ее при мысли о прошлой жизни. Она знает, что привратник Ювентус ловит каждое слово, хоть и стоит на своем посту безмолвно.

— Твой друг очень любезен. Будь добр, передай ему мою благодарность и пожелание крепкого здоровья.

Вежливо, но сухо кивнув, Амара уходит, пока Приск не сказал что-нибудь еще. Разговор о Сальвии всколыхнул в ней тягостные воспоминания. Его прикосновения, его нагота, его тяжесть, а затем и, того хуже, образ Сальвия вытеснили страх, жестокость и боль, которые преследовали Амару в темной каморке лупанария^[2] «Волчье логово». Прошлое, словно пучина Харибды, тянет Амару под воду, где невозможно дышать.

Амара быстро, едва не бегом, поднимается в свой кабинет и закрывает дверь. У нее дрожат ноги. Она садится за стол и, положив ладони на деревянную поверхность, пытается подавить нарастающую тревогу. Разум играет с Амарой злую шутку: ей начинает казаться, что глаза обманывают ее и что она не сидит у себя в кабинете, а вновь очутилась в лупанарии Феликса. В ушах у Амары стучит кровь, пока она ищет в ящике коробочку, которая всегда приносит ей успокоение. Наконец коробочка найдена. Амара кладет ее на стол и поднимает крышку. Внутри — все деньги, которые Амара накопила с тех пор, как поселилась в этом доме: что-то взяла взаймы, что-то отложила из щедрого содержания, назначенного Руфусом. Амара перебирает монеты, ощущая их ободряющий вес, прислушиваясь к их позвякиванию, которое напоминает приглушенный шум дождя.

Расставив мебель по непривычным углам, комнату Амара обустроила так, чтобы она как можно меньше походила на кабинет Феликса. Стены покрашены в белый — никакого красного, — и на них тут и там выписаны купидончики: у одного в руках арфа, у другого — лук. Каждый мазок на бледноватых фигурках выглядит аккуратнее, чем любой предмет обстановки в «Волчьем логове», но почему-то изображения купидонов кажутся не такими яркими, как бычьи черепа и черные плинтусы из воспоминаний Амары. Стоит закрыть глаза — и она их обязательно увидит. Отчего-то, сидя за столом, она всегда думает о бывшем хозяине. Даже во сне он является ей таким: угловатое тело, склоненное над книгами, опущенная голова, взгляд исподлобья, сильные руки.